Бег спящих // Prank

Начало было тут

Ада не чувствовал рези в глазах. Приподняв веки и не сумев ничего разглядеть, она лишь пожалела о разбитых очках и снова провалилась в забытье. Она плавала в вечности - жила в своём детстве.
Здесь было весело. Шла какая-то игра с непрерывно меняющимися правилами. Никто уже не помнил, как она называется, но никто не устал, не просился домой, не хотел есть. На каждом ходу этой игры надо было где-то спрятаться. Ада очень любила этот момент. Ей нравилось прятаться в самых неожиданных местах, особенно тех, что у всех буквально под носом. Но лучше всего ей удавалось притвориться куклой в своём игрушечном кукольном домике – настоящую куклу она в такие моменты незаметно убирала за дверь. На ней кукольное платье, кукольная шляпка, кукольные очки… Жаль домишко уже тесноват – Ада растёт. И значит скоро время решать: либо менять игру, либо… снова становиться куклой. А игра ей так нравилась…

Рядом звякнул осколок стекла. Звук отвлёк от приятных мыслей. Снова поднялись веки. Всё в тумане. Отчётливо только руки над самым лицом. Женские руки. Знакомые пальцы.

-Ты всегда будешь медсестрой? - непослушные губы едва выговорили эту фразу.

-Молчи. У тебя артерия ещё не встала на место. Сейчас тут мне всё зашлёпаешь.

Ну как же – как же… Кукольный домик стал тесноват. Пришлось пропустить ход, выйти на улицу. Как раз в тот момент, когда прогремел взрыв.
Ада понимает, что в игре жёсткие правила. И первое правило: никто не знает, какое сейчас правило. Взрыв раздался ровно в полдень, с последним ударом колокола на Тринити Чарч. Начались поиски спрятавшихся. И лишь Ада осталась на перекрёстке, позируя какому-то парню с только что купленной кинокамерой. Она решила пропустить этот ход, потому что дальше расти уже некуда.
Парня унесли на носилках. Кажется, он ей понравился и на досуге она что-то придумает, что б его не было в списках погибших. А ещё, ей показалось, что он тоже играет в прятки. Он был какой-то не естественно рассеянный. Говорил, что служит на бирже, но пришёл покупать кинокамеру в самый разгар торгов. Обращался с лентой умело, видно, что не в первой, но забыл про крышку объектива. Ошибка новичка? На секунду Аде почудилось, что парень не настоящий. Что это какая-то кукла разыгрывает её по новым правилам старой бесконечной игры. Смутно припоминается предупреждение, что ей делали но она невнимательно слушала, потому что всё равно решила пропустить этот ход… Рассказывали, что в игре теперь будут записывать все ходы. Или что их прежде записывали, но на бумаге, а сейчас в чьей-то памяти . И что эти носители записей, спрятаны так, что бы никто не смог переписать. И что на всякий случай их несколько, но сколько точно – неизвестно.
Но зато, если такого «носильщика» отыскать, то всю игру можно переписать заново...
И ещё что-то.. Но Ада не слушала. Она нетерпеливо поглядывала на часы, когда же закончится пропущенный ход, что бы она снова вернулась в детство.

-Ты всегда будешь медсестрой, Ольга? – даже в самой увлекательной игре, иногда бывают моменты раздражающей рутины. А Ольга – это рутина. Невыносимая рутина, от которой болит голова – вот как сейчас. Но сейчас голова болит от потери крови. … или всё-таки от появления Ольги. Рутина. Она с детства была седой. Все свои бурные жизни – как вековая старуха, сколько бы мужчин за ней не волочилось, к зависти прочих. Безнадёжная рутина.

-Я же просила тебя – помолчи. Ты всегда преувеличиваешь свои возможности. А между прочим, я – не должна тебе помогать. И больше не буду, поверь.

Она это говорит с занудством любящей мачехи. Только, кто же поверит, что мачеха может любить? Ада не верит. Это просто рутина. Не верить Ольге – тоже рутина. Странное кольцо рутинных обязательств.
Только злые женщины по настоящему искренни. Где-то Ада уже записывала эту мысль. Где то очень давно. Она сама её нашла и куда-то вписала. «Истории любви и боли» - кажется там. Но это было давно. Очень давно. Тогда Ада ещё хотела быть взрослой и ничего не знала про игру. Тогда она носила другое имя, очень этим гордилась не смотря ни на что. Но всё в пустую. И слава Богу. Быть взрослым – это унылое разочарование. И Ольга всем своим существом об этом напоминает. Как вообще можно быть такой занудой?
Ада энергичным движением выпрямилась на кушетке, спустив ноги на пол. Вокруг царил погром. Все полки разбиты, все товары их роскошного магазина в беспорядке лежат на полу. Пахнет гарью, грибами и жжёным сахаром. Отвратительный запах. Ада поморщилась.

-Ты вероятно, была невнимательной. – со свойственной ей манерой зануды, Ольга продолжала свои нравоучения из дальнего угла, перебирая хлам в каких то поисках.- Игра изменилась, теперь всё записывают.

Наконец-то Ада почувствовала, как больно режут глаза. Пыль или песок…

-Всё. Понимаешь, абсолютно всё! Никаких штучек с читерством.

-Что ты там ищешь?

-Так… одну безделицу. Не отвлекайся и вообще не болтай. Записывают. Это теперь очень важно.

-Кто записывает? – Ада зажмурилась , превозмогая боль, но пред мысленным взором почему то возникло добродушное лицо парня с кинокамерой. Только сейчас она поняла – что было не так в этом лице: глаза. Они были словно нарисованы. Словно это вообще не его глаза. Странное ощущение когда на тебя кто-то смотрит, но ты не видишь сам – кто.

-Носильщики. Они не играют сами.

-Мячи подают?

-Нет. Они их просто считают.

-Судьи, что ли.

-Нет. Ты же знаешь – игру невозможно судить.

-А зачем тогда эти… носильщики?

-Ну, как.. Например, вдруг ты забудешь свой маркер.

-Я не забуду. Его невозможно забыть.
-Хорошо. Но что то забыть всё же придётся. Завтра тебе будет опять девятнадцать. А послезавтра четырнадцать. Все десять лет, от твоих нынешних двадцати пяти до послезавтрашних четырнадцати придётся выбросить из головы. Снова в гимназию, твою любимую, католическую…

Ада сильнее зажмурилась, но лицо парня побледнело, будто стало прозрачным. Глаза его теперь были не такими странными – нормальные глаза, живые.

-Жалко , – Ада непроизвольно вздохнула.

-Да, наверное жалко.

-Но раз выбросить, значит уже не пригодится.

-Тебе - точно нет. А вот кому-то случайному, что подберет с пола брошенное, это даст в руки силу обратить ход Игры.

-И носильщики уносят брошенные воспоминания?

-По идее, они должны их взаимоуничтожать – собирать вместе всё что нами прожито и складывать «плюс на минус», что бы выходил «ноль».

-Забавно…

Ада вспомнила, как на днях она по ошибке продала кому-то коробку засвеченной кино-ленты. Покупатель пришёл на другой день и громко ругался. А теперь какой-то «носильщик» в игре заберёт это её воспоминание , сложит с воспоминанием того покупателя и ничего не останется. Ноль. Никто ничего не будет помнить. Только пустая коробка из под засвеченной ленты …

-Ты что за камеру сегодня продала? – Ольга продолжала возиться в углу

-Bell and Howell 2709. А что?

-Я видела её разбитой у входа.

-Ну так ведь бухнуло же.. – Ада кивнула в сторону улицы.

-Там не было крышки на объективе.

-Наверное укатилась.

-Я всё осмотрела на мостовой.

-Ну, стало быть, её положил в карман покупатель. Надо его искать. Только не думаю, что кому то нужна эта крышка без камеры.

-Надо искать…. – рассеянно кивнула Ольга, продолжая ворошить хлам. – Надо искать…

Ада тихонько , что б не привлекать внимание собеседницы, ощупала карман своего передника. Твёрдый кругляшек эбонитовой крышки был на месте. Она снова зажмурилась, что бы представить лицо парня, но его уже почти не видно. Силуэт растворялся. И только сильнее болели глаза.
«Я – забываю!» - обожгла мысль. «Я забываю его! А кто же тогда это будет помнить?» И следом совсем уже нестерпимо: «С чем эта память будет сложена «в ноль»!?»
Ада отдёрнула руку от передника, словно от удара током. Она поняла, что Ольга ищет именно эту вещь. Она пришла именно за ней, а не для того, что б вынуть стекло у Ады из шеи, «спасти в очередной раз» , как она это любит повторять. Ольга хочет взять этот предмет - ведь он был последний о чём они говорили с тем парнем, и что-то сделать с записью памяти Ады. С той её частью в которой сама Ада уже ничего не в силах изменить. Ольга найдёт носильщика и перепишет Игру!

-А ты доведёшь меня до пристани? – это была уловка. Ада знала, что если она сейчас встанет и попытается уйти, Ольга заподозрит, что крышка при ней. Но и просто сидеть ничего не предпринимая , значит покорно ждать, когда Ольга захочет её обыскать. Просьба о помощи , с одной стороны даёт повод Ольге подумать, что Ада от неё ничего не скрывает, а с другой , Ольга – стерва, никуда конечно её не поведёт.

-Ну, ты вроде сама способна… Тут ведь пара кварталов.

-Ольга. А почему ты такая стерва?

-Кстати, я больше не Ольга. Синьора Оссани мне наскучила.

-От чего так?

-Зануда… Рутина… Феминизм - не моё.

-И что ты теперь?

-Да вот, как и ты – пробую вернуться к истокам.

-Это к кому же? У тебя там их целый список…

-Ты его знаешь - Д’Аннунцио

-Лысый карлик?

-…Теперь ещё и без правого глаза.

-Дуэль?

-Шрапнель. Он Герой Войны.

-На войне - все герои.

-«Все» - герои прошедших. А он – той, до которой не доживёт.

-Ладно. Пусть. Но …лысый. Ты, конечно дрянь приличная, но посмотри в зеркало – не уж то нельзя подобрать себе чего-то посимпатичней.

-Ада-Ада… Ты всегда будешь ребёнком. Ты и в сто лет будешь оценивать мир взглядом из своего кукольного домика. А я так не могу. Уже давно. И мне это не надо. И не хочу. Я хочу власть.

-Скромное желание.

-Не надо иронизировать. Власть – это единственно чего стоит хотеть. Все остальные желания возникают лишь от необходимости.

-И как Габриэлло тебе в этом поможет?

-Смотри!

Ольга выпрямилась и гордо подняв подбородок , вздёрнула вверх правую руку, щёлкнув при этом каблуками туфлей.

-Это он тебя научил? – у Ады всё ещё ломило в висках и она болезненно сморщилась.

-Да. Он это придумал. Так воедино соберут миллионы. И он уже начал. У нас теперь есть свой город в Хорватии. Мы сделаем из него страну. И подчиним ей весь мир.

-Это тоже Игра?

-Нет.

-Какая-то другая, значит. Забавная игра. И вы в неё принимаете?

-Это не «другая игра». И вообще – не игра. Это – реальность. Игру мы тоже сделаем реальностью. Я больше не Ольга Оссани. Я - Эми Хейфлер.

-Ну, совет – да – любовь. Ладно. Я поняла: на пристань ты меня не поведёшь. Придётся одной.

-На улице полно полисменов – в обиде тебя не оставят.

-Ну и на этом спасибо. Когда найдёшь, то что ищешь – дай знать.

Ада вышла из магазина и держась за стену, побрела в сторону пристани. Левая рука непроизвольно опустилась в кармашек передника . Онемевшими пальцами девушка крепко сжала эбонитовый кругляшок – крышку от кинокамеры. И поклялась - никому его не отдавать, кроме хозяина. Только она уже не могла вспомнить, как он выглядит. А подойдя к пристани, забыла – почему дала такую строгую клятву.

Слова:

Game - игра
Fortuity - случайность
Prank - шалость

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Мысль о том, что надо жить ради чего-то полезного – это от пустоты.
Надуманная блажь альтернативных идиотов. Нет в мире ничего полезного. Да и сама «польза» скучное определение. В сущности, мы живём исключительно ради страстей: обладание и потери, величие и рабство, любовь и забвение.
Да , забвение - тоже страсть.
Нам стыдно в этом сознаться?
А в какой страсти сознаться не стыдно?
А если сознаёмся бесстыже – разве это ещё страсть?
Забвение – это страсть.
Не правда, когда люди говорят «Я мучительно пытаюсь забыть»
Не пытаются.
Потому что мучительно.
Страсть – это всегда мучительно.
А если забудешь – разве станет легко?
Нет.
Станет пусто.
Ровно. Гладко. Скучно.

Придя с работы домой я перебираю старые фотографии.
Их не много – я редко брал с собой камеру. Тогда, в 90-е фотоаппарат это было отдельное устройство, а не дырка в смартфоне. Фотографии печатали на специальной бумаге, вставляли в рамки, вешали на стену или раскладывали по альбомам.
На стене у меня фото сделанные кем-то. В альбоме – только мои. И мне нравится перекладывать их с листа на лист, ища в этих оттисках фактов не замеченный прежде порядок.
Игры с забвением.
Порядок против страстей.

Честно говоря , я не очень уверен в способности людей забывать.
Ничего мы не забываем.
Мы просто меняем порядок. Как фотографии в старом альбоме. Подстраивая приоритеты под актуальность. Ведь в этом подстраивании – тоже страсть. Ну и надежда, наверное. Надежда на то, что актуальность тоже где то под нас подстраивалась. Под наш порядок. Под нашу страсть.
Это даёт чувство полезности.
Той, что вроде бы и должна оправдать твою жизнь.
Но это всего лишь чувство…

-Значит, ты сбежал.

В дощатом кузове грузовика под брезентовым тентом нас – двое.
Живых – двое.
На тех – я стараюсь не глядеть, хотя это практически невозможно : тут так тесно.
Собеседник же мой, наоборот - предмет жгучего любопытства. Но если тупо пялиться – беседы не выйдет. А мне хочется поговорить уже потому, что собачий холод подбирается к глотке. Разговор – последняя надежда не окоченеть. Пальцы не гнутся. Трубка примёрзла к губам и снова погасла.

-Я почему то сразу решил – это побег.

Но он молчит.
В другом углу кузова, здоровенный мужик в камуфляже, положив свой «калаш» на раздвинутые колени, откинул голову вроде бы задремав. Шайкача сползла ему на брови, а маленький козырёк и вовсе накрыл нос. И только электрические искры чёрных как проклятие глаз из под прикрытых век, выдавали своим зеленоватым заревом: он не спит, он цепко меня разглядывает, перебирая по косточкам скелет, вероятно неспешно решая , что проще – перерезать мне горло, разбить башку прикладом или тихо удавить. Просто удавить своей чудовищной угловатой массой, поставив колено на горло. Несложно представить, как его боялись, когда он был молодым… когда ему было столько же , сколько сейчас… Не рыхлый, обрюзглый деляга из биржевой ямы, что трясётся, как студень над пачкой мусорных опционов в пухлых от немощи руках, а свирепый четник, который и без «калашникова» страшен, как отлучение..

А в ту пору наверняка Макариос Андрианопулос выглядел именно так. И ничего, что в ту пору Андрианопулос не был четником. Тогда в свои двадцать пять он был фондовым брокером и каждый день его начинался в биржевой яме, с пачкой мусорных опционов, которые надо было успеть распродать.

Грузовик подпрыгнул на кочке и мужик рефлекторно сжал автомат.
Он выдал себя – он не спит. Он просто не хочет со мной разговаривать. Возможно ему не по-душе моя тема. Попробую переменить:

-Кто они? – я киваю на брезентовые мешки, из за которых такая теснота в кузове.

Но в ответ - снова пауза.
Странное ощущение – эта пауза.
Ведь нельзя угадать – будет ответ или нет, но где –то внутри ты всегда чувствуешь разницу между тем, когда тебе не ответят, и тем, что ответ будет дан, но для выравнивания репутации, а может и для превосходства, собеседник тянет паузу, наполняя каждый миг тишины бронзовым величием будущих слов.
И это был именно пауза.
Наконец, в меня полетел коробок спичек.

-Трубка погасла. Раскури… Это был не побег, а страховой случай. Жизнь – игра. Для игры нужны деньги. Я же говорил – долги задолбали.

-«Пандора» была застрахована?

-Нелепый вопрос… Она была застрахована не просто как яхта, а как плавучий музей современного искусства. Разве Инга тебе не говорила? Или вы так были заняты друг другом, что «не до дел»? -
По губам Макариоса пробежала тень усмешки. - Рейс заявлялся как гуманитарная экспедиция, для приобщения эскимосов к прекрасному.

-Калааллитов, что ли?

-Ну да.. наверное… я их- косоглазых не различаю.. Если в Гренландии живут эти – ка… ка… как их там говоришь?

-Калааллиты.

-Ну, вот значит - для них. Гравюры, постеры.. то-сё..

-На двадцать миллиардов долларов?!

-Увы… Таких страховок в искусстве не существует. Пришлось довольствоваться тем, что есть. Даже собственную жизнь добавить.

-Ну, там не только твоя получилась.

-Не будь занудой. Канадское правительство выплатило твоей жене и дочке за «Бомбардье».

-Да. Я это заметил, когда вернулся домой, - записка жены всё ещё жгла моё самолюбие, хотя логика давно подсказала: ничего личного – только бизнес.

Трубка наконец разгорелась и по телу иголками посыпалось колючее тепло.

-То есть, получается - ты всё ещё в долгах.

-Меня это сейчас не волнует. – Макариос ласково погладил свой «калашников». – И вообще, это не главное в жизни. Вы – русские – страшно меркантильные люди. Вам это трудно понять.

-Ну, наверное… - я непроизвольно покосился на брезентовые мешки.

Снова наступила пауза.
И снова я почувствовал, что это лишь пауза, время , которое необходимо что б поднесли очередной ковш расплавленной бронзы и тишина, что бы тщательно приготовиться перед сложной, но важной отливкой.

-Этот вот, что под тобой – стрелял в мою мать. Она смотрела на меня. Наверное хотела , как всегда предупредить, что бы я хорошо себя вел… в концлагере… Она всегда мне напоминала, про то что я должен вести себя хорошо. Вряд ли что-то другое. Я в этом практически уверен… Но не знаю наверняка. Первая пуля пробила ей горло. Только хрип.

Макариос замолчал, словно задремав. Но я знал, что он продолжит. И он продолжил.

-Я приставил к его голове пистолет и спросил «Что сказала моя мать? Что она хотела сказать? Ты слышал? Что она мне говорила?». Но он только трусился, будто швейная машинка сапожника. Я даже забеспокоился, что промахнусь. Придавил ствол поплотнее к его башке и спрашивал снова. Спрашивал. Но бесполезно. Он ничего не знает. Ничего не помнит. В его голове – только грязь. Я нажал на курок, а там – грязь. Разве это справедливо? Вот вы – русские – любите во всём справедливость, скажи: разве это справедливо?

Я молчал.

-Те трое – его сын, невестка и внучка. Они тоже ничего не помнят.

-Ты уверен?

-Я спрашивал.

Грузовик двигался по склону холма и на кочках один из мешков подкатился к Макариосу.

-Тот кто стрелял в отца – оказывается уже умер. Инусульт. Я нашёл его медицинскую карту - там всё безнадёжно. А вот отец его с бабкой – оказались крепкие старики. Да… , - Макариос отодвинул ногой сползший мешок. – Знал бы, что мы с тобой так вот встретимся , прихватил бы их документы. Мы там с ребятами не торопились - видишь как всё аккуратно упаковано. Всю хату пролили бензином и покурить даже успели, прежде чем поджечь. Ну да ладно… Ты табак в другом месте найдёшь – тут его нынче много.

-И вот на это ушла страховка?

-Нет, что ты… , - Макариос снова усмехается - Для этого – много денег не надо. Тут вообще – сплошная благотворительность… Деньги - для дела нужны.

Грузовик остановился и посигналил.

-Приехали, - Андрианопулос рефлекторным движением передёрнул затвор автомата. На улице сквозь шум автомобильного двигателя послышался детский голос. Вскоре мотор заглох. В наступившей тишине вдоль грузовика по дорожной грязи прошлёпала пара маленьких резиновых сапог. Заскрипели доски деревянного кузова, детская рука отодвинула брезентовый полог :

-Дядя Макар? Како сте путовали? (*Как доехали? Сербское)

-Хвала, нисам лоше, Варвара! Хвала.. (*Спасибо, неплохо, Варвара! Сербское), - Макариос опустил автомат и сложил троеперстие.

В предрассветных сумерках я разглядел лицо дочери.
Она едва кивнула в мою сторону сосредоточенно пересчитывая лежащие в кузове мешки.

-Тут пять. Правильно, дядя Макар? Пять?

-Да. Баранина, как договорились.

Лицо Варвары… , возможно мне показалось, но я почти уверен, что лицо Варвары при этих словах посветлело, словно ей подарили давно обещанную игрушку.

-Баранину сразу забираем. Я сейчас ребят позову.

Брезентовый полог вновь опустился и по грязи опять зашлёпали детски сапоги.
Макариос встал, размял ноги и направился к выходу. Через плечо он мне кинул:

-С твоей дочерью приятно работать. Если у меня когда то будет такая – буду страшно гордиться.

-Спасибо за спички, - я вернул ему коробок.

Продолжение следует
Начало , Часть 1 , Часть 2, Часть3 , Часть 4, Часть 5 , Часть 6 , Часть 7, Часть 8, Часть 9, Часть 10, Часть 11, Часть 12

---

Использованы фотографии Тодда Уэбба (Todd Webb)
"Ла Салль Стрит и Амстердам Авеню, Харлем, 1946". Todd Webb Archive/Museum of the City of New Yokr
и
"Китайский Новый Год, 1959". Todd Webb Archive/Museum of the City of New York
Винтажные фото о том, как «тикает» послевоенный Нью-Йорк / Александр Курлович
https://www.photographer.ru/events/review/7135.htm