Бег спящих // Exfoliation

Начало было тут

-Я хочу заказать мессу.

Услышав эти слова , Костя перестал вытирать сутаной ладони и прищурившись посмотрел на меня. Он даже голову слегка наклонил, будто хотел разглядеть получше. Так неподвижно молча мы простояли с минуту.

-Тебе не по карману, - наконец с досадой проронил мой собеседник и продолжил прерванную гигиеническую процедуру, чем то напоминая мне сельского тракториста, вытирающего руки ветошью, после замера уровня масла в моторе.

-Скажи - сколько? Я заплачу.

-Голытьба. У нас церковные мыши богаче. Как тебе это вообще могло прийти в голову – месса? Ты вообще – что?

-Хороший вопрос. Самому бы понять.

-Вот и пойми сперва.

-А если спросить у твоего шефа? – я поднял палец к небу.

-Ну и спроси. Месса то тебе зачем?

-Ритуал… Таинство… всё такое…

-Сильно захочешь – спросишь и без ритуала: там контора открыта "24 на 7" .

Закончив употреблять подрясник по хозяйственному назначению, он зашагал к монастырской парковке.

-Ты какой-то занудный, Костя. Всё ещё злишься на меня?

-Больно оно мне надо.

-Злишься.

-«Нахуй» - это туда, - он воздел ладонь к изгороди.

Странное : среди священнослужителей бытует стойкая неприязнь к мирянам, преподающим религиозное знание в суесловии. Профессиональная ревность, что ли.
Ну да, я читаю студентам лекции по истории церковного Раскола. А как его обойти? Из песни слов не выкинешь.
Но мне просто платят. Мне платят за лекции.
Косте платят за отпущение грехов.
Мне – за их объяснение.
Я на его хлеб не претендую, ведь незнание о грехе не освобождает от ответственности. А мы и со знанием грешим и по незнанию. Знание – в сущности блуд. И церковники от него не огорожены.
Ну прознал где-то патриарх Никон, что крестное знамение троеперстное приближает благодать крепче двуперстного. Ну приказал «книги править». Дескать, неподобающее в них «знание». Украину в лоно русского мира это никак не вернуло, а сам русский мир – раскололся на веки. Зачем? Что бы перевести Константинополь в Москву? Так ведь через «всего-ничего» и Москва переехала в Питер. Зачем?!
Католики крестятся ладонью - и все дела, никаких заморочек.

-Это был я.
Голос Кости прозвучал у меня над самым ухом так неожиданно, что вздрогнул.
-Нервный ты какой-то. Тебе не мессу заказывать, а травы пожевать.

Действительно, я как-то отвлёкся в своих мыслях и не заметил, как Самсонов подкатил «Майбах» к ступеням.
-Садись.

-Месса тебе не нужна.
Мы молчим уже половину пути, и вот Костя решил начать первым. Но мне общаться не хочется: его фраза потрясла меня на столько, что все слова позабылись. И не хочется вспоминать.

-Ты слишком зациклен на своем Эго. Не замечаешь порой, очевидного. Даже когда тебе прямо о том говорят.

-Если бы мы оба тогда утонули – ничего бы не изменилось, - я понял, что Самсонов серьёзно намерен продолжать разговор и вопреки своему желанию , не стал пренебрегать шансом. -Ничего.

-Ну это опять твоё Эго . А ведь она тебе предлагала «умрём вместе»? Предлагала?

-Ты словно там был.

-Я всего лишь делаю очевидные умозаключения.

Костя переключил «Майбах» на автопилот и повернулся ко мне.

-Очевидные. А теперь ты жалеешь.

-Я могу выпрыгнуть из машины прямо сейчас. Скорость под двести.

-Не можешь. Он не выпустит , - Костя похлопал по неподвижному рулю.

-Глупая железяка. Я могу разбить часами стекло.

-Не надо портить часы!, - Костя со своей неизменной улыбкой нажал клавишу стеклоподъёмника. -Прыгай.

Я отстёгиваю ремни безопасности, привычно приготовившись к нудной сирене, и противному голосу электронного «надзиратели» «Пристегните ремни» и всё такое.
Но ни звуков ни голосов. Вместо этого машина резко ускоряется, вдавив меня в сидение с такой силой, что руки не поднять.

-Что сидишь? Прыгай! – Костина улыбка растеклась ещё шире, то ли от перегрузок, то ли от избытка торжества.

. . .
Через минуту , мы возвращаемся к разговору. Точнее – Самсонов к своему монологу:
-Это был я. Я заглянул в твою каюту, но там была только Инга. Она молчала. Стюард - ничего не знал. Раз тебя не было в кают-компании, следовательно – логично поискать на палубе. Когда я поднялся – произошёл удар. Самолёт, как ты знаешь , врезался крылом. Если бы удар случился кабиной – всё пошло не так.

-А задумывалось именно так?

-Не перебивай. Я хочу заключить с тобой сделку. И не смотри на меня так… - Костя снял управление с автопилота и продолжил, глядя на дорогу, - Сделка простая. Причём заметь, если ты не исполнишь свою часть – я не обижусь, ведь мы же друзья.

-А если исполню?

-… то не скажу даже «спасибо», собственно по той же причине. Но тебе не убудет.

-Валяй.

-Когда встретишься с Ней, скажи, что кроме всех маркеров, что она употребляет, есть ещё слово «совесть».

-И всё?

-Да.

-Это вся твоя просьба?

-Вся.

-А в чём «сделка» то?

-Ну, ты же хотел облегчить свою совесть.

-Костя! Инга погибла из-за нелепой случайности.

-Ты ушёл из каюты вопреки её просьбе.

-Ей ничего не угрожало, не считая её собственного бреда, конечно.

-Как показали последующие события, всё-таки угрожало.

-Её последние слова были «Давай умрём вместе!». Если бы я с ней остался, так бы и произошло.

-Если бы ты остался в каюте – то не так. Ведь только ты знал, как открыть замок иллюминатора – он же на жвачке держался.

-Жвачку в щеколде разглядел бы любой. Ты же вот знаешь, хотя я тебе об этом не говорил. Кстати, а откуда ты знаешь?

-Я бывал в твоей каюте и не раз.

-Ну вот. И как тебе после этого верить? Как ты облегчишь мою совесть? И почему ты вообще решил, что Инга – и моя совесть несовместимы?

-Опека над Ингой – это было условием передачи «маркера» Рэму.

-Сомневаюсь. «Первый» умер при вполне ясных обстоятельствах в кругу родственников и окружённый заботами квалифицированного персонала в лучшем военном госпитале тогдашнего соц-лагеря.

-Ты в это веришь?

-Это факт.

-А.. Ну да..

-Я говорил с ним.

-И?

-И после тоже говорил.

-И-и-и?

-И ни каких следов разочарования.

-У тебя в подъезде твоего дома женский труп без головы.

-Подбросили! Ёпт…

-Ога! А голову отстрелили из противотанкового ружья времён обороны Сталинграда! Очень смешно.

-Ну тут-то как раз Рэм мне сам поручил разобраться.

-Заказ мессы – это тоже часть разбирательства?

Я почувствовал боль в висках от его вопросов. И самое противное – он, сволочь – был прав в каждой букве. А я не хотел правды. Я хотел забыть эту ладонь, прижатую к стеклу иллюминатора в тот момент когда что-то ударило в висок. Две, максимум три секунды той нерешительности, которые я потерял, не торопясь надавить каблуком на щеколду. Сдвинуть стекло снаружи простая задача.
С годами … примешалось чувство собственной подлости и омерзения самому себе.
Инга – была красивой женщиной, возможно самой красивой, из всех, кто меня целовал.
А я по чему-то об этом не думал. Эти две три секунды – мир словно ушёл из под ног. Он весь теперь там внизу, под стеклом, в её ладони. В ладони той женщины, что знает «слова» чьей-то вечности, неувядающей молодости, силы и страсти, а главное – власти над всеми кто слеп.
Спасти Ингу – у меня даже не было сомнений.
Спасать всех, кого возможно спасает она… Ну, я не Бог, конечно. Но побыть на Его месте хотя бы пару секунд – это ли не наслаждение?!
Наверное, такие же чувства были у Тиббетса, когда он отпускал замки бомбосбрасывателя над Хиросимой.
Я знал, что открою этот чёртов иллюминатор. Давлением воздуха выбросит женщину за борт, а яхта начнёт быстро тонуть. Возможно, в ледяной воде мы проживём ещё минут десять. От силы , пятнадцать. А потом просто уснём в холоде. Оба, как она и хотела. Навсегда. Но ведь даже преступник перед заслуженной казнью имеет право на Последнее Желание. Чем я хуже? Не уж то мои грехи тяжелей?
Моё последнее желание: побыть три секундочки Богом.
Две я получил. А на третей…

-Молчишь? Это потому, что тебе нечего сказать. – Костя вывел меня из оцепенения.
-Между прочим, Рэм поручил тебя расспросить.
-Да-ну?
-Ну-да!
-Так в чём дело? Спрашивай!
-Ты даже в мессе отказал.
-Это моё право. Если мирянин обращается к Богу неискренне, то мой долг пресечь святотатство.
-«Искренне», «не искренне» - откуда ты знаешь?
-Знаю. Не всё. Но то что Он мне позволяет узнать – тем не пренебрегаю.
-Ладно, Костя, ну тебя в жопу. Услугу, что просишь, исполню, если не забуду, конечно. А со всем остальным - разберусь без тебя. Что то мне подсказывает: верёвочки все эти сильно спутаны, но нигде не завязаны. Потяну один кончик и распрямится клубок.

Но Самсонов этих моих слов скорее всего не расслышал. Мы въехали на парковку аэропорта, он завозился с оплатой, а я на всякий случай проверил – с собой ли билет. Было б смешно ещё опоздать на рейс в тюрьму.

Слова:

Exfoliation - отслоение
Dissolution – растворение
Spraying – разбрызгивание
. . . . . . . . . . . . . . . .

Глаза Ады горели бешенством. Лютым, непреодолимым детским бешенством. Так горят глаза у ребёнка, если отнять у него любимого плюшевого мишку. Не просто отнять, а в наказание за шалость. И… несправедливое наказание. Так горели её глаза. Именно тогда меня осенило : Ада – ребёнок. Сколько ей? Десять? От силы двенадцать лет. Только дети способны к такому великодушию и жестокости одновременно. У них это , словно матрёшка – одно в другом.

-Говори!! Говори!!..- Ада трясёт меня за грудки. Её рыжие волосы окончательно выбиваются из под капюшёна.

Но я ничего не хочу говорить.

-Ещё раз: Что это?

Опять этот чёрный круглый предмет. Я ощущаю непреодолимую пустоту между рёбрами и лишь бы отвлечься:

-Это - крышка объектива кинокамеры «Bell & Howell 2709».

-Почему ты отказался её покупать?

-Потому что…, потому что… это моя крышка. Зачем мне покупать свою собственную вещь? Моя камера,.. мой объектив,… моя крышка. У вас тут все задают такие тупые вопросы?

-Почему она у меня?

-Я дал тебе её подержать. Ты же знаешь – у меня плохо с памятью, забываю порой про крышку. Отсниму пол-барабана на закрытый объектив… Ты засмеялась… Ты всё время смеялась… Почему ты сейчас не смеёшься?.. Ада.. Почему?

Но вместо ответа она бросает Хоутсу:

-Вот! Что я тебе говорила?

Сколько неподдельного торжества было сейчас в её голосе. Как у ребёнка, разгадавшего ребус.

-Что я говорила, Хоутс? Теперь ты видишь? – она щупает мой пульс и откупоривает зубами упаковку с одноразовым шприцем, - Видишь?

-Что ты задумала, Ада? – голос Хоутса звучит напряжённо, - это же 1920-й год! Что ты задумала?

-Долго рассказывать. Готовь гидрокостюм и спасательный плот. И не забудь включить радиомаяк, прежде чем сбросить! – Ада поворачивается ко мне, - А крышка пока останется у меня, если не возражаешь…

Я не чувствовал укола. Лишу удары в висках. Всё чаще.. всё сильнее.. словно молот: раз! Два! Три!!!

Раз! Два!! Три!!
Федеральный судья Теодор Траут аккуратно отложил деревянный молоточек и замер в созерцательной неподвижности. Он стар. Судья невероятно стар. Его голова, квадратная как коробка для обуви, покрыта глубокими ветвистыми морщинами, в которых теряются нос и уши. Ходит шутка, что он судил Джона Бута и даже тогда уже был не молодым, что разумеется не более чем шутка – ведь все знают: Бута судил Корбетт. Но Корбетт пропал без вести и шутка прижилась со всем своим противоестественным сарказмом.
А ещё – глаза.
Они были словно пришиты к лицу, как две круглые пуговицы, и когда судья повышал голос, казалось они держатся на полуистёртых ниточках и вот- вот оторвутся.
А голос Теодор Траут повышал совершенно непредсказуемо, буквально посреди слова переходя на крик, так делает человек, перед которым захлопнулась дверь, а он не завершил фразу. Впрочем, так же на полуслове судья мог и замолкнуть, от чего заседание становилось драматически непредсказуемым.

-Джентльмены! Мистер Догерти! Мистер Палмер! Мы собрались сегодня на Особое Заседание по делу «Народ против Барри Салливана», закрытому, как известно , двенадцать лет назад по вашей, мистер Па…

На этом звуке судья замолк. В наступившей тишине было слышно только скрипение карандаша стенографистки, но вскоре и он прекратился.

-Ваша честь! Мистер Палмер приложил все…

-Молчать!!! – Внезапно Траут вышел из оцепенения и пуговицы на коробке вспыхнули жемчужным перламутром. – Я стою одной ногой перед Богом, но всё же согласился выслушать вас – двух идиотов. Двух – клоунов! Вы – позор американского народа! Вы – позор правосудия! Два самых тупых генеральных прокурора из всех, коими господь наказывал грешную землю! Два болвана, самодовольных дурня..

У судьи была ещё одна странность: если он начинал фразу криком, то долго не умолкал. Говорил, говорил, постепенно стихая словно эхо в горах. В половине таких случаев Траут в конце концов засыпал. Но сейчас сомнабулизма не случилось. Он просто взял в руки молоточек, повертел его рассеяно и положил на место.

-Начинайте , Догерти..

-Ваша честь. По устоявшемуся негласному правилу Министерства Юстиции мы присваиваем делам имя «Барри Салливана» в тех случаях, когда исключена возможность выдвинуть обвинение против конкретного подозреваемого в злодеянии лица. Мой предшественник, господин Палмер, столкнулся с таким ужасающим злодеянием 16-го сентября 1920 года.

-Он со своей тупостью столкнулся и чуть не вышиб мозги, если только они вообще у него были - не успокаивался судья, - Продолжайте.

-Ваша честь. Дело о взрыве на Уолл-Стрит не имело продвижения из-за полного отсутствия подозреваемых. Министерство Юстиции усилило отдел общей разведки. Господин Гувер получил чрезвычайные полномочия…

-Вы ещё бостонские пулемёты сюда вставьте, в свои «подвиги», дурни. Самая дурацкая апрельская шутка из всех над чем я смеялся. Так, Доггерти, ты мне надоел. Помолчи пока. Что скажешь Палмер? Как там «новый курс»?

-Ваша честь. В деле открылись новые обстоятельства.

-Диарея у тебя открылась, индюк. И перед Господом ты предстанешь со своей диареей, вот попомни мои сло…

Судья снова заглох, будто трактор, оставленный без солярки. Стенографистка доскрипела до последнего слога и тоже остановилась. На этот раз Траут без сомнения уснул.

В зале суда было глухо и пусто. Зашторенные окна не пропускали свет извне.
Места для присяжных и публики укрыты накидками. У входа пара морских пехотинцев с примкнутыми штыками, словно экзотические статуэтки африканских божков. Кажется они не дышали.

Человек, сидевший на месте свидетеля, слегка шевельнулся, пытаясь размять отёкшие руки. Его запястья были туго перевязаны стальным тросиком. На голове серый мешок из прорезиненной ткани, в котором, ему наверняка было трудно дышать, несмотря на небольшие дырочки по углам.

Через пару минут тишины, судья так же внезапно проснулся, продолжив фразу на прерванном слоге:

-. . .ва! Что здесь делает это?

Траут махнул «пуговицами» в сторону свидетеля.

-Ваша честь, - продолжил Палмер – Это свидетель, которого мы искали все двенадцать лет. Мы нашли его в ходе сложной операции с использованием свыше семи сотен агентов. Подробности миссии я не могу раскрыть даже сейчас, поскольку она затрагивает интересы сочувствующих нам людей в ряде недружественных стран.

-Ближе к делу, Палмер. Патетику оставьте для мемуаров. Вы привёдете свидетеля к присяге?

Палмер вытер вспотевшую шею платком и отрицательно помотал головой:
-Ваша честь, в отношении свидетеля заключена сделка с со следствием. Он не будет давать присягу и называть своего имени.

Морщины в нижней части судейского лица пришли в движение. Наверное, там были губы. Наверное, судья усмехался. Но об этом можно было только догадываться. Как бы там ни было, оно промолвило:

-Понятно. Мистер Догерти, приступайте к допросу свидетеля.

Гарри Догерти, будучи приемником Палмера, испытывал определённую неловкость своего статуса государственного обвинителя по делу, не завершённому предшественником. Тем более, сейчас, когда они оба уже отошли от гос-службы. Но на допросе настаивал сам Палмер. Да и видно было по всему – дело не зря сняли с пыльной полки. Догерти начал.

-Свидетель. Расскажите суду, где вы находились в полдень 16 сентября 1920 года.

-Я покупал кинокамеру в магазинчике «Хадсона» на углу Гановер и Уолл-стрит 63. Заказ на Bell and Howell 2709 я сделал ещё летом. И в то утром посыльный занёс карточку с приглашением от хозяина магазина – наведаться и испробовать только что полученный экземпляр. Я поспешил, как только освободился на бирже. Сам хозяин обслуживал другого покупателя, а для меня позвал помощницу.

-Вы уже были знакомы с этой особой?

-Да. Её звали Ада. Я прежде заходил в магазинчик, девушка была очень приветлива, к тому же миленькая.

-Хорошо. Что было дальше?

-Камера уже стояла наготове. И мне хотелось тут же её опробовать. Ада весьма ловко зарядила боксы. Было видно, что она не просто умеет это делать, но ей это ещё и нравится. Да.. Хозяину с помощницей определённо повезло.

В этом месте свидетель замолчал.
Судья Траут почесал за ухом кругообразным движением сухих пальцев. По мере удовлетворения зуда, его глаза-пуговицы поднялись к бровям, тем самым окончательно доказав, что они висят на ниточках, а за ухом – катушка, которую время от времени надо крутить…

-Дальше! – вскрикнул судья, вероятно почувствовав, как «пуговицы» упёрлись в брови.

-Мы вышли на улицу.

-Зачем?!!

-В магазине тускло. На улице – солнечный полдень: идеальные условия для пробной сьёмки..

-Дальше?!!!

-Я установил камеру прямо на углу перекрёстка и попросил Аду улыбнуться, помахать рукой. Но она засмеялась – я забыл снять крышку с объектива. Кроме того, для такой яркой погоды на объектив полагается ставить бленду. Её я тоже забыл взять. Но вероятно Ада это всё предусмотрела: бленда была в кармане её рабочего фартука. Она сняла крышку, поставила бленду и выполнила контрольную протяжку ленты перед началом съёмки – это 10-12 кадров, ваша честь.

-Я знаю. Продолжайте…

-Прошу прощения, ваша честь.- снова подал голос Догерти – Обращаю внимание суда на тот факт, что свидетель сам не снимал интересующий суд участок киноленты.

-Суд это учтёт, мистер Догерти! Обязательно учтёт, если вы потрудитесь объяснить – зачем это учитывать.

-Ваша честь, мистер Палмер настаивал на специальном статусе свидетеля…

-Заткнитесь вы, с вашим «палмером»! – раздражение Траута нарастало, - Свидетель, продолжайте.

-Смеясь над моей забывчивостью, Ада спрятала крышку объектива в свой карман и сказала, что я могу начинать.

-И вы включили камеру?

-Нет , ваша честь. Девушка стояла слишком близко. Я предложил немного отойти и спросил, не желает ли она снять очки.

-Она была в очках?

-Да, ваша честь. Круглые линзы в позолоченной оправе, не очень толстые. Вообще-то они ей шли. Рыженьким очки к лицу. Но я подумал – вдруг девушка стесняется.

-Ясно. Дальше. Она сняла очки?

-Нет. Отойдя пару шагов назад, она лишь поправила волосы.

-Ваша честь. – на этот раз заговорил Палмер – Обращаю внимание суда, что свидетель в своих показаниях демонстрирует симпатии к подозреваемой.

-Отклоняется. Любой нормальный джентльмен, если только он не такой идиот, как вы, Палмер, предложит даме прихорошиться перед киносъёмкой. Продолжайте, свидетель.

-На колокольне церкви Святой Троицы начали бить полдень и я включил камеру.

-Вы успели что-то снять?

-Нет, ваша честь. Протяжка петли не успела завершиться раньше, чем произошёл взрыв.

-Хорошо. Продолжайте.

-Взрыва я не слышал. Меня просто придавило к мостовой. Придавило чем то тяжелым, потемнело в глазах и я потерял способность дышать. Наступила полная тишина. Я не знаю сколько так продолжалось … минуту или две.. может больше. Потом темнота стала светлеть и окрашиваться в красный. Я увидел, что лежу на мостовой. Стоял туман или пыль. Из-за пыли ничего дальше трёх шагов не было видно.

-А ближе?

-Краснота не проходила, хотя зрение становилось всё чётче. Пока я не сообразил, что это были рыжие волосы. Рыжие женские волосы. Ада лежала боком на мостовой лицом вниз. А её волосы были на моём лице.

-Когда вы поняли, что подозреваемая мертва?

-Я попытался высвободиться, но руки онемели и я их не чувствовал. Тогда я попробовал повернуться на бок. Однако её волосы запутались в заколке моего галстука. Я что есть силой качнулся всем корпусом и вероятно увлёк её тело. Её голова запрокинулась. Из шеи торчал осколок оконного стекла дюймов пять в длину.

-То есть, по вашему, смерть наступила от потери крови?

-Возражаю, ваша честь! Свидетель не эксперт судебной медицины. – Догерти суетливо вскочил со своего места, но вероятно с опозданием поняв нелепость сказанного, замялся и сел. – Я снимаю своё возражение

-Я не видел сколько крови она потеряла, потому что лежал лицом вверх и вообще не видел мостовой. Мне было трудно шевелить головой. Всё что я мог разглядеть – лишь сильно скосив глаза на бок – только её лицо.

-И?

-Она шевелила губами.

-Она что-то пыталась сказать?

-Да.

-Вы расслышали её слова?

-Не сразу. Ведь я оглох. Скорее разобрал по губам буквы.

-И что это были за слова?

-Она просила что-то стереть. Сперва мне показалось «delete» . Но она повторяла это слово несколько раз и каждый раз по разному. Я понял, что это были два разных слова «delete» и «Delmar».

-Дилгер, ваша честь! – вновь оживился Догерти,- Антон Каземир Дилгер. Делмар, это его фиктивная фамилия, которую он взял после побега в Мексику. Мы подозревали его и вели до самой границы.

-Да вы просто сказочные молодцы, раз «вели»! – судья вновь «покрутил катушечку за ухом» и «пуговицы» стали вспучивать брови. – А ещё вы говорили, что Дилгер умер в Испании во время пандемии гриппа. Тоже «вели» до самой больницы?

-Королевство прислало нам свидетельство о его смерти, датированное 17 октября 1918 год, ваша честь! – вступился за коллегу Палмер.

-Ну да! А вы, как дети наивные, не подозревали, что капитан Медицинского Корпуса армии США, служа по совместительству Полковником Кайзеровского Генерального Штаба – во время войны!. Во время нашей войны с немцами, у вас подносом служа, балваны! Вы не подозревали, что таких «свидетельств» он вам напечатает пачками! Ему для «смерти» даже простужаться не надо.

-Ваша честь! Хм-м.. , -Палмер потупил глаза – Ваша честь, мы знали.

-Что вы знали?

-Мы знали что Дилгер германский офицер.

-И что вы делали?

-Мы за ним наблюдали.

-А что ещё?

-Он пытался распространять сибирскую язву на территории штатов.

-И?..

-И, как вы знаете, безуспешно.

-Ну а вы и рады..

-Мы запрашивали Госдепартамент. И нам ответили, что деятельность германских офицеров на территории США соответствует критериям лояльности.

-Сибирская язва – критерий лояльности?!, - судья на мгновение отпустил катушечку за ухом , «ниточки» размоталась и «пуговицы» скатились к верхней губе. Странно. Но выглядело это так, будто он высоко поднял брови.

-Так ведь «безуспешно» же, ваша честь.

-Ладно. Мне уже тошно вас слушать. Свидетель, что было дальше?

-Ничего , ваша честь. Меня накрыли конской попоной, я больше ничего не видел.

-Мистер Траут, хм-м-м-.. вновь подал голос Палмер, - должен напомнить суду, что свидетель официально числится среди жертв теракта. Смерть была установлена практически сразу после прибытия медиков. Травмы несовместимые с жизнью , ваша честь.

-Да! Я это хорошо вижу, Палмер. Можете не уточнять! Вы обещали предъявить суду киноплёнку.

-Да, ваша честь. Плёнка у меня с собой. Мы сделали увеличенные фото с каждого из двенадцати кадров.

-Ну так показывайте, что там у вас.

-Вот, сэр. Вот тут на кадре №4 мы видим телегу запряжённую лошадью. Этот кадр не очень удачный – телега ещё не в фокусе. Зато на кадрах №8 и №9 изображение получилось очень контрастным. Мы прекрасно видим лицо возницы.

Тэлбот достал из стола лупу и поднёс к фотографии. На мгновение морщины его лица разгладились , а глаза посветлели.

-Вот же мерзавец! – произнёс наконец старый судья.- Вот же сукин сын!!

-Сэр, это ещё не всё.- приподнялся со своего места Догерти. – В ходе повторного расследования мы изучили биографии погибших.

С этими словами он протянул судье лист бумаги.

-Как видите, сэр, в списке из тридцати восьми человек нет ни одной молодой особы по имени Ада или хотя бы Адель, Аделаида и каких-либо подобных имён. Здесь вообще нет женщин моложе тридцати лет , да и те были сотрудницы банка JP Morgan , а это на противоположном конце улицы - Уолл-стрит 23 . Наш свидетель в данном списке значится под №11, как «коммивояжёр из Сиэтла по имени Осип Коренной» - вероятно из семьи русских эмигрантов. Мы изучили эту семью – однако лишь по документам. В живых никого сейчас не осталось.

-Прошу заметить суд ,- вставил Палмер – свидетель не под присягой.

-Да. – отмахнулся Траут, - продолжайте.

-Среди погибших мы обнаружили кое-какие совпадения, ваша честь. Трое мужчин служили матросами на парусной шхуне «Флоренс» и проходили у нас подозреваемыми по делу об ограблении покетбота «Оливия».

-Как они погибли?

-Множественные ампутации. Они фактически стояли рядом с бомбой.

-Ясно. Что ещё.

-Один из погибших – был посетитель банка. В списке он под №19. – Так вот этот джентльмен – тот самый штурман той самой «Оливии», который остался в живых после ограбления.

-Это как так?! – Траут протёр рукавом мантии лупу и начал пристально разглядывать список

-Как это так, объясните, «погиб»?!.. Он же давал показания в Сиэтле в 1922 году по этому самому делу. Он что – с того света взял отпуск?

-Ваша честь, мы работаем над этой проблемой.

-Ну-ну… Я вижу… Я вижу…

-Кстати, хочу напомнить , ваша честь – золота на «Оливии» не было. – вступился за коллегу Палмер. - Все двести фунтов к моменту ограбления уже были доставлены по адресу в хранилище банка Сан-Франциско.

-Да у вас всё просто прекрасно: покойники оживают, золото на месте…,- судья швырнул лупу в ящик стола.- Только джентльмены, считаю полезным напомнить: ту шхуну крестила своим именем ни кто иная, как миссис Флоренс Клинг Гардинг – супруга 29-го президента США. И вы , надеюсь, не забыли , чем для него закончилась поездка в Сан-Франциско. Чем она для всех нас закончилась! Вы хорошо помните?

В зале наступила тишина.
Судья взял молоточек и помахав им неопределённо в воздухе аккуратно положил на место.

-В общем так, джентльмены. Всё что я сегодня услышал пока ничего не меняет. Собранных вами доказательств не достаточно для повторного возобновления процесса. И хватит водить сюда покойников. Приведите мне эту чёртову девку в конце концов! Тогда и поговорим.

Продолжение следует
Начало , Часть 1 , Часть 2, Часть3 , Часть 4, Часть 5 , Часть 6 , Часть 7, Часть 8, Часть 9, Часть 10