Бег спящих // Amnesia
То-то и оно! Когда всё расписано по секундам, когда вы торопитесь, то за временем то как раз и не следите. Потому что ваше время – это ваши действия. Вам важен процесс, он и есть – время.
Совсем иначе, если некуда торопиться. Вынужденно ли, по своей ли воле – но вам некуда спешить. Даже на отдыхе – нет-нет, да украдкой посмотрим: сколько осталось сладкой беззаботности из отмеренного?
Но острее всего чувствуешь время в финальной точке пути.
Вот ты шёл-шёл и пришёл.
Финиш! Палки в землю! Что дальше? Надо решать, ведь ВРЕМЯ ИДЁТ.
Как беспомощно чувствует себя Победитель.
Как растерян и жалок путник, завершивший трудный маршрут.
Как же пусто в конце последней секунды!
Сигнала к обеду не будет.
Хоутс объяснил это необходимостью соблюдать тишину и проявлять максимальное внимание ко всем возможным звукам извне. Яхта лежит в дрейфе. На море штиль и туман. Абсолютно ничего не происходит.
Мы соберёмся в кают-компании в обычное для обеда время. «Пандора» тут до вечера, а в полночь, если ничего не произойдёт, пойдём в Нарсарсуак - я самолётом возвращаюсь в Нью-Йорк. Пусть. Раз уж так вышло – на этом закончим. Стажировка – это всё таки не работа. Настоящее дело у меня впереди. А тут – нескончаемый саспенс на фоне угрожающего исчерпания запасов табака.
Машинально взглянув на часы, я сбегаю по трапу к себе в каюту, на ходу доставая ключи. К обеду положено переодеться. Но лишь коснувшись ручки , дверь рывком распахнулась.
Инга, хватает меня за ворот куртки, втаскивает внутрь, словно спасая от встречного поезда.
Я уже привык к её неожиданностям, к манере хозяйничать в моей каюте. Но каждый раз что-то новое и приходится опять привыкать.
Она зажала мои губы ладонью:
-Молчи!... – шёпот и крик в одном вздохе. – Молчи, я тебе говорю! Молчи… Не впускай их… Не впускай.. Скажи, что меня нет.
Вероятно, выражение моего лица или той его части, что всё ещё была видима, Ингу не убедили.
-Не впускай их! Слышишь? Нет. Нет… Скажи, что ты не видел меня. Скажи. Скажи…
-М-м-м-м-м, - я пытаюсь, но с зажатым ртом это не получается.
-Что ты мычишь? Ты меня слышишь? Кивни, если «Да».
Я киваю, утвердительно. Инга убирает ладонь и отступает вглубь каюты. Я вижу только её силуэт. Ни глаз, ни полупрозрачных пальцев…
Эти её угловатые, резкие движения. Словно проснулась в кошмаре. Словно я проснулся. Бежал во сне от кого-то, кто неотвратимо преследовал, но не мог убежать и в страхе проснулся. А она всегда была здесь. Нет. Не в каюте – яхта всё ещё сон. Она была здесь – наяву. Запах воска с горечью свечных фитилей – в нём реальность. Та что терпеливо ждала меня, покуда я спал. Реальность.
-Давай умрём вместе! – Инга всё ещё лихорадочно шепчет, но я не слушаю. Я пытаюсь следовать запаху. Он так мне знаком. Так привычен.
-Прямо сейчас! Давай! Ты всё равно никогда ничего не вспомнишь. Я не помню, а ты – и подавно. Ты даже сербский забыл! Забыл.. Забыл-забыл. Ты всё забыл. И я забуду! В следующий раз – я всё забуду!! Это надо остановить! Это бессмысленно! Каждая жизнь, как в бумажном стакане: мы не помним о ней ничего. Хватит… Хватит..
Но я не слушаю этот шёпот. Это всё сон. Я уже никуда не бегу. Я – в реальности. Инга – в реальности. Она - живая и настоящая!
-Давай умрём! Давай…
Я не отвечаю. Очень хочется что-то сказать, но слова – это часть сна, и мне всё ещё страшно.
Надо переодеться к обеду и вспомнить всё остальное. Что-то важное вспомнить. И не слушать – что она говорит. Никого больше не слушать.
В дверь за моей спиной постучали.
-Открыто!.. Входите!
В каюту просунулась голова стюарда.
-Сэр. Через пять минут обед. Но мы не можем найти мадам Ингу, сэр. Она у вас?
-Да, вот она. Забирайте. Я сейчас переоденусь.
«Пять минут» - ну это я и душ принять успею.
Однако, выйдя из кабинки я застал всё ту же картину: стюард у двери, Инга – в центре каюты.
«Какой дурацкий сон», - мелькнуло в голове - «Надо просто всё вспомнить и займусь этим прямо сейчас. К чёрту обед!».
Выйдя в коридор, я повернул к трапу на палубу. Хоутс без сомнения выскажет неудовольствие, но мне тут осталось два дня – переживу.
Нужно побыть одному. Не знаю сколько мне для этого надо, но минут десять наверняка.
На палубе никого. По прежнему штиль и всё тот же непроглядный туман. Идеальная обстановка , когда надо всё вспомнить.
Но как часто случается в идеальной обстановке – почему-то не вспоминается ничего. И даже запах свечного воска, которой на мгновение блеснул где-то в памяти Ингой, какой то другой памяти, как будто бы не моей, теперь в вязком промозглом тумане потерялся, как сбегает собака без поводка. Что делать?
Возвращаться к обеденному столу с ничем не оправданным опозданием, унизительно. Хожу бесцельно вдоль борта взад-вперёд. Слушаю всякие звуки, что раньше не слышал. Вот где-то шлёпнулась рыба… На флайбридже поскрипывает тент… Вот вдалеке слабый гул самолёта – Макариуса всё ищут, даже в тумане. А в тумане звуки слышны хорошо и далеко.
Самолёт летает зигзагами, сканируя «квадрат»: то удаляется, то приближается и удаляется вновь. Пошли третьи сутки поисков. Спасательный плот, если он в нём, течением должно отнести на северо-восток. Но и наш путь в этой части маршрута туда же. Вот и получается, будто «Пандора» стоит на месте.
Совпадение, словно неподвижности. Легко потеряться. Легко потерять.
Не зря Макариос исчез не дожидаясь этого места.
Он что-то знал? Или я что-то забыл?
Мысль о том, что его исчезновение как-то связано с моей памятью стала теснить в голове все остальные и я уже не мог сосредоточится.
Всё остановилось: яхта.., память…, время…, туман… Словно мы вмёрзли в стекло. Но не твёрдое, ледяное, как в сказках Андерсена, а студенистое молочное бланманже. И даже трубка погасла – призывая к смирению, что бы вернутся хотя бы в каюту за табаком.
Мысль о смирении ассоциативно снова пытается вернуть меня к запаху воска – «смирение, молитва, церковные свечи…» Я опять хватаюсь за этот намёк и … меня снова отвлекают . На этот раз – звук, всплеск воды.
Длинный, протяжный, с нарастающей силой всплеск, словно не одна-две рыбки резвятся, а тянут на палубу невод. «Это кто ж тут так удачно рыбачит?....», - но вместо ответа из тумана вынырнул гигантский нож: практически с вертикальным креном, с заглохшими моторами , касаясь воды правым крылом, наперерез «Пандоре» в полной тишине скользил патрульный «Бомбардье» и только этот протяжный плеск разрезаемой им воды нарастал с каждым мгновением.
Словно застывшая вечность.
Может её мне хочется вспомнить?
Как же медленно вращаются лопасти мёртвых винтов..
Это похоже на танец: жёлто красный «Бомбарде» - кабальеро и прекрасная дама «Пандора» у него на пути.
Из-за тумана, я не рассмотрел куда именно врезалась кабина самолёта. Планширь, за который я держался, ударил в плечо и в следующее мгновение яхта оказалась над моей головой.
Вот так – разом: яхта, море, туман, яркое облако взрыва, брызги вязкого пламени – всё это оказалось над моей головой и стремительно удалялось вверх. А под ногами – ничего. И только боль в онемевшем плече, продолжала бить током…
Слова:
Oblivion – забытье
Drowsiness – сонливость
Amnesia – потеря памяти
. . . . . . . . . . . . . . . .
Запах карболки и, кажется, немного бензина.
Я вновь разлепляю глаза. Надо мной женское лицо в большущих круглых очках. Я узнаю его даже не разглядев ещё толком. Надо бы удивиться. Но меня занимает то, что я сам о себе сейчас думаю в третьем лице. Он думает… Он удивляется.. Он хочет спросить… Но почему то спрашивают его:
-Где ты сейчас?
-На борту «Магелана».
Пауза. Круглые очки слегка запотели вверху, но женщина этого не замечает и повторяет свой вопрос:
-Ещё раз: где ты сейчас?
-На борту «Магелана». Отсек вымораживания.
Позади женщины слышится мужской голос - я его тоже легко узнаю:
-У нас «носильщик», мэм, я вам говорил.
Но женщина как будто не слышит. Машинально поправив рыжую прядь под капюшон, она склоняется к моему уху:
-Где ты сейчас?
-Транспортное судно типа «Либерти» SS Charles H. Cugle строительный индекс Z-EC2-S-C5, спущен на воду 13 августа 1945 года на верфи JA Jones Construction в Панама-Сити, штат Флорида с номером корпуса № 3145 – двойник SS William Sturgis – первой плавучей атомной электростанции. Пропал без вести во время шторма при буксировке в форт Бельвуар. Официально считается утерянным имуществом Инженерного Корпуса Армии США.
Женщина выпрямляется и не снимая перчаток медленно достаёт из нагрудного кармана своей форменной куртки круглый предмет, похожий на пудреницу:
-Что это?
Я всё ещё плохо вижу, но предмет узнаваем:
-Это?! Ха… - меня разбирает смех – Это же крышка объектива кинокамеры «Bell & Howell 2709»
-Почему ты отказался её покупать?
-Потому что…, потому что… Я не помню почему.
-Не верь ему, Ада, он прикидывается – «носильщики» помнят всё, ты же знаешь.
Голос мужчины тоже меня рассмешил, но слипшиеся от мёрзлой крови губы болели и я лишь огрызнулся:
-Хоутс! Не будьте занудой! Подумаешь – пропустил капитанский обед. Всего один разик. Не велико прегрешение…
Я всё ещё не могу разглядеть его лицо, но чувствую выражение досады.
-Это был не «один разик»..
-Эдвард! Не сейчас! – одёрнула его Ада, и снова наклоняется к моему уху.
-Почему ты не пошёл обедать?
-Хотелось курить. Я вышел на палубу…
-..и?
-И закурил.
-Не ври мне.
-Ада! На «Оливии» не было золота! Ты убила всех этих людей просто так, на спор. С кем у тебя было пари?
-Здесь я задаю вопросы! – голос женщины задрожал.
-Да Бога ради! Задавай сколько хочешь! Все они имеют смысл только пока есть кому на них отвечать.
-Ада! Брось. Он водит тебя за нос. – голос Хоутса стал приглушённым. Вероятно он повернулся к двери.
-Что «брось», Эдвард? Что «брось»? Как ты себе это представляешь?
-Вот так и представляю: гидрокостюм, радиомаяк и за борт. «Бомбардье» подберёт его через пару часов.
-«Носильщика»?!! Эдвард! Когда ты повзрослеешь?
-А когда – ты? Сколько раз ты их ловила? Десять? Двенадцать? Сколько? И сколько ещё тебе повторять – невозможно переписать их память. Они помнят всё, сколько раз их не убивай. Всё. Из жизни в жизнь они переносят всё что было до «отката». И ты никогда с этим не справишься.
Убъёшь , сожжёшь, расчленишь, развеешь по ветру – он просто откатится на день или месяц назад, и выплывет в новом месте. Ищи ветра в поле. И всё сначала. Он – носильщик : переносит чужую память тех кто уже умер из жизни в жизнь. А Память - переносит его. Он восстановится по чьей то памяти, и ты потратишь вечнсть, что бы найти - по чьей!
-Не учи меня… - Ада сморщила свой маленький веснушечный носик – Я не девочка. Раз он у нас – мы можем поменять всё местами. Хороший шанс и я его не упущу. Надо только убедиться, что всё работает.
-Ха!, - я всё же рассмеялся, не мог себя удержать, - Ада! Ты всегда в своём репертуаре! Кого будем на этот раз менять: Ельцина с Клинтоном или Плисецкую с Полом Маккартни?
-Не остроумно. – похоже, что Аду раздражаем мы оба. – Что ты делал на палубе?
-Курил. Сказал же уже.
-Ладно. А потом?
-Потом в яхту врезался самолёт.
-А ты?
-А я улетел за борт, к чёртовой матери…, - запах карболки стал невыносим и я закрыл глаза.
-Нет! Твою мать! – Ада закричала так, словно собиралась меня убить – Отвечай, что было потом?!!
Но я её уже почти не слышу. Ада, Хоутс, покрытый инием потолок, размываются туманом, наполненным ледяными иголками.. Я их не слышу вообще.
Только боль в онемевшем плече продолжает бить током размеренными ударами, словно секундная стрелка часов. Из тумана вплывает борт «Пандоры», брызги горящего топлива, горящая вода… Борт приближается ко мне ускоряясь, будто за ним кто-то гонится. Я стою на месте, восхищённо глядя на всю эту картину, пока яхта снова ударяет меня по больному плечу…
Нет, голос Ады я всё ещё слышу, но не могу разобрать, что она говорит. И пусть. Мне сейчас хорошо. Всё неподвижно. Всё замерло. И ничто ничему не мешает. Кажется, даже плечо перестало болеть. Нормальное сознание мало-по-малу ко мне возвращается : яхта лежит на боку, а я, вероятно подброшенный взрывом, теперь упал на тот борт, что над водой.
Через какое-то время судно затонет и мне бы следовало отплыть подальше, что бы не засосал водоворот. Только что потом?… Ну отплыву… Вода здесь холодная. Минут 10-15 и конец.
Оставаться нельзя, уходить бесполезно. Тот ещё выбор, однако.
Я поворачиваюсь и оттолкнувшись здоровым плечом пытаюсь сесть. Ноги упираются в какую то неровность...
-Говори!! Говори!!..- Ада трясёт меня за грудки. Её рыжие волосы окончательно выбиваются из под капюшона. Но я ничего не хочу говорить. Неровность в которую упёрся мой ботинок – это комингс иллюминатора – того самого, что постоянно сочился в моей каюте. Да! Это же моя каюта, и мой трижды проклятый иллюминатор. Вот жвачка в замке, которой я его «чинил». И это хорошо, что он сейчас плотно закрыт. Возможно он удерживает воздух. А пока в корпусе яхты воздушный мешок она не утонет так быстро и у меня есть ещё шанс.
Только бы не открылся.
Только бы не открылся.
Только бы..
Сейчас я готов молиться на него , как на икону. Святой лик с круглым нимбом… Хорошо б вспомнить какую-нибудь молитву подходящую случаю. «Отче наш» - коротковата. Желательно бы подлиннее.
-Он провалился. Оставь его , - это снова Хоутс. Странно, что он ещё здесь. Надо бы спросить его насчёт молитвы – их ведь учили. Моряки должны знать много молитв…
Что то типа «О великий Создатель, сотворивший Небо и воды, сушу и реки и вот этот вот прекрасный иллюминатор! Сделай так, что бы он никогда не открылся! Сделай! И я буду вечно служить тебе верой и..»
Тут в стекле что-то мелькнуло.
С той стороны какая-то тень или пятно…
В моей каюте кто-то есть. Там кто-то движется!
Я же вышел на палубу, что б вспомнить что-то очень важное . Настолько важное, что позабыл всё прочее. Я забыл, что в каюте осталась Инга.
Я просто вышел на палубу. Я не оглядывался. Сейчас тень снова метнулась и к стеклу с той стороны прижалась ладонь. Женская ладонь.
Здесь не слышны лязги засовов. И замки абсолютно бесшумны. Запредельно высокотехнологичная тюрьма – всё роботизировано и управляется хитроумными нейросетями. Двадцать первый век от рождества Христова – это очень серьёзно: люди терпеливо ждут Второго пришествия и коротают время играми разума.
Из всех тюрем, что встречаются на пути, самые яркие впечатления о первой и о последней. Ну, это так говорят. Я то в своей последней ещё не бывал. А первая, когда ещё студентом юридического факультета на летней практике – там ничего интересного. Меня отправили разбирать бумажный хлам в бараке «психологической помощи» следственного изолятора. Начальницей там была майорша-психолог… психологиня… лет тридцати от роду , и сама уже наверно рожавшая, но сумевшая сохранить удивительно изящную девичью фигурку с парой нереально длинных и стройных ног. И на ногах этих - лето в наших краях довольно прохладное – всегда были осенние чулки с люриксом. Блестящие, как китайский фейерверк – с десяти шагов уже слепнешь. Вот это и есть моё яркое впечатление от первой тюрьмы – колготки с люриксом офицера психологической помощи.
К концу практики мы с ней уже были «на ты». Тюремные стены сближают , да и она не корчила из себя недотрогу. Впрочем тогда, последняя роль подошла больше бы мне: как выяснилось – бумажная пыль вызывала у меня катастрофическую аллергию и работник из меня совсем никакой. Я задыхался, краснел, кружилась голова.
-У тебя губы синие.. – она сказала мне таким тоном, словно я украл в столовой арестантский паёк.
-Аллергия.., - едва выдавилось у меня через глотку.
Она молниеносно выхватила из кармана кителя шприц и кажется вколола мне в шею.
Кажется… потому что я этот момент, если честно, не помню.
Помню следующий – мы сидим на бетонных ступеньках перед входом в барак.
Болтаем о пустяках, кажется от сортах табака или что-то в таком роде.
Я тогда ничего не понимал в табаке. Но расхрабрившись спросил:
-Почему с люриксом? Тюрьма же.
И она, вероятно не первый раз отвечая:
-Ну и что с того, что тюрьма? Я тут не на долго.
Это типичная ошибка каждого, кто заходит «в колючку» - вольный ты или подследственный: «Я тут не на долго. Работа закончится / закончится срок / оправдают..»
Каждый по своему и все не правы.
Тюрьма – это на всю жизнь.
…И только если по приговору тебе определено отбыть несколько жизней, тогда картинка немного меняется. Ты вроде уже как на равных с тюрьмой – кто кого пересидит.
Впрочем, это лишь мои философствования. На самом деле я не знаю – вдруг она оказалась права.
После того случая мне пришлось месяц ходить по врачам. А там и практика кончилась – больше мы не встречались.
Исправительная тюрьма максимально строгого режима наказаний (Administrative Maximum Facility (ADX)) Флоренс , штат Колорадо – как раз для таких, кому десять и более пожизненных сроков , тюрьма-супермакс. Здесь не слышны лязги засовов. И замки абсолютно бесшумны. Запредельно высокотехнологичная тюрьма. И запредельно секретная. Она даже на Гугл-карте показана с намеренной ошибкой геолокации, а на спутниковой фотографии – заретуширована под склон холма.
Я подписал миллион обязательств о неразглашении и собрал миллиард справок, что я не верблюд. Это неправда, когда говорят - «в тюрьму попасть легко, а выйти трудно». Очень не-легко. Очень.
Здесь нет традиционных «тюремных ворот»
И даже нет надзирателей.
Всё начинается малоприметным входом в тоннель под склоном горы. Тоннель, у которого имеется вход, но нет выхода.
Тюремный броневичок , внешне похожий на безобидное грузовое такси, что развозит по городу сухой корм для собак, вьезжает в тоннель и минут через десять я оказываюсь в приёмном шлюзе:
-Выходите. – звучит голос из динамика., - Идите прямо, положите ладони на белые круги. Стойте неподвижно.
Я послушно опираюсь руками на пару белых кругов , нарисованных на гладкой стене.
Броневичок уезжает дальше, задвигаются «ворота-клапаны», я остаюсь один.
-Опустите руки и повернитесь. Стойте неподвижно.
В камере шлюза и без того полумрак, постепенно тускнеет освещение. Под потолком слышится тихий шум каких-то механизмом, но невозможно разглядеть.
-Follow the doglight!
«Какая ещё нафиг «светособака»?» мелькает в мыслях, но на полу вспыхивает красная точка лазерного прицела и медленно движется куда-то вперёд от меня. Гаснет. Снова вспыхивает на прежнем месте и снова движется вперёд.
«А, ну и лошадь бы поняла… Ладно, пошли». Я делаю первый шаг в темноту.
Продолжение следует
Начало , Часть 1 , Часть 2, Часть3 , Часть 4, Часть 5 , Часть 6 , Часть 7, Часть 8, Часть 9
Тот случай, когда читатель может только следовать за автором. Интрига полная. Название главы подходит к тексту.
;)
С названием -да : "совпадение" (С)